Комната не убрана, сын заброшен, муж обманут и предан (ибо «воображаемый роман» есть уже измена), сама же я все время нахожусь в каком-то истерически-болезненном состоянии, мне кажется, что и мои удушья того же нервного происхождения. А из-за чего? Из-за того, что никогда не было и не будет.
«Воображаемый роман»[310] и «воображаемый собеседник»! А я еще не считала себя фантазеркой!
8 декабря 1934. Суббота
Игорь выявляет характер: завтракаем мы вдвоем. Я заедаю свое лекарство (стрихнин с мышьяком) половиной апельсина, другую после еды съедает Игорь. Я уже кончила есть, он все еще ковыряет свою капусту. Я уже начинаю раздражаться и совершенно машинально принимаюсь за апельсин.
— Ты что же ешь мой апельсин, мне ничего не останется.
— Ах, тебе жалко? На! — и кладу около него.
Вдруг он как отшвырнет его в мою сторону.
— Не надо!
Мне это даже понравилось.
14 декабря 1934. Пятница
В общем, я нисколько не жалею, что была вчера у Унбегаун, хотя там никого, кроме меня, и не было. Надежды мои не оправдались. Но было весело и как-то уютно. Ведь это единственная семья, которая мне действительно близка.
Уговорились с Ел<еной> Ив<ановной> встретиться завтра в 11 ч<асов> вечера в Наполи, заранее предвкушая тот злобный эффект, который производит мой уход на Юрия: «эгоистка, она». О нравственности говорит. Мне теперь доставляет большое удовольствие его злить! Нехорошо, должно быть, но жизнь у нас уже и так пошла вразлад — врозь. Не без участия «воображаемого собеседника». Ах, если бы его завтра встретить.
27 декабря 1934. Четверг
Вчера Юрий прочел мое последнее стихотворение «Измена», посвященное «Воображаемому собеседнику», и, конечно, расстроился, ходит страшнее тучи, долго не мог заснуть. Он еще больше меня способен драматизировать события, даже «воображаемые». Говорил о неудавшейся жизни, об одиночестве, о том, что кончилась любовь и т. д. Во многом прав, но не во всем. Он однобок. Мои несчастья, по его убеждению, происходят от половой неудовлетворенности. У него, может быть, но не у меня. У меня есть «воображаемый собеседник», ему не обязательно быть любовником, в реальной жизни я даже этого боюсь: узнать то, что я не знала с Юрием (следовательно, потерять его совсем). Мне нужен просто добрый и бескорыстный близкий человек, который мог бы меня просто по-человечески пожалеть, по головке погладить, даже в самом буквальном смысле; которому я могла бы довериться, всю себя рассказать — с болью и кровью — и услышать в ответ какое-то настоящее слово, от которого на душе стало бы тепло — и один только такой разговор — и мне больше ничего и не надо. Он должен быть, прежде всего, джентльменом (в том высоком смысле, как это я понимаю) сильным и внимательным ко мне. Один такой разговор с таким человеком, которому бы я безгранично верила, — и все. А дальше я бы могла пойти на все. Таков мой «воображаемый собеседник», раньше, в ранней юности, я звала его «загаданным, неведомым другом». По существу, это ода и только. По существу, я так же о нем мечтаю, так же его ищу, как и 10 лет назад. Он воплощается в моем реальном лице — от Васи до Слонима — и все не то. Слонима я не знаю, это последний миф. И я, наконец, от этих поисков устала, и уже готова признать, что такого «собеседника» и «друга» на свете нет (да конечно же нет!). И к моему последнему я подхожу уже иначе, я уже почти (почти!) не жду от него задушевности и теплоты. А чего жду? И сама не знаю. Если бы даже он и оказался грубым животным (вернее всего, он ничем не окажется, куда за ним с моей робостью), я бы была ему благодарна за то, что он исцелит меня от моей честной детской фантазии, а м<ожет> б<ыть>, он навсегда останется только «воображаемым собеседником», чистым и хорошим, пока не придет кто-то другой. А «кто-то» должен прийти, в этом Юрий прав.
28 декабря 1934. Пятница
Великий спор с Мамочкой из-за Игоря.
— Игорь! Не смей никогда ходить в мою комнату, ты хулиганишь, и я не хочу, чтобы ты ко мне ходил.
Игорь на эти слова никак не реагирует. Знает, что через 5 минут он пойдет туда и будет встречен как ни в чем не бывало.
Зачем же говорить такие слова? Или:
— Игорь, если ты сейчас не уберешь свои игрушки, я их выброшу.
Игорь — никакого внимания. Вмешиваюсь я.
— Игорь, ты слышал, что бабушка сказала?
— Нет, бабушка не выбросит, — и уходит в школу.
Я возвращаюсь и вижу, что все его игрушки свалены в столовой.
— Мамочка, что же это такое?
— А куда же я это все дену?
— Если ты сказала, что выбросишь, так и выброси.
— Я сказала, что выброшу из своей комнаты.
Ну, это уже, конечно, слишком глупо, — ведь не быть сказанному сгоряча. Выбрасывать жалко, так зачем же так говорить? Или:
— Игорь, ты совсем разучился играть один, ты должен уметь заняться один.
А кто его приучил, что ни на минуту не останется один, вечно с ним бабушка с дедушкой возятся? И что они все время твердят, что Игорь у меня заброшен, что ребенка нельзя оставлять одного и т. д. И вот результат: за 8 месяцев, что мы живем вместе, Игорь научился скучать и спрашивать: «Что мне делать?»
Бедный мальчишка! В этом году он заболел еще раньше Рождества — в день своего школьного праздника. Он должен был там участвовать в спектакле и быть тигром, в «Sur le pont d’Avignon» и «Chef d’orchestre»[311]. И заболел. Потом пропустил Тургеневскую елку[312], сцену у Тани[313]. Каждый год. Не везет мальчишке! А вчера — пришла ночью от Ел<ены> Ив<ановны> — и у него голова забинтована — так болит.
5 января 1935. Суббота
С чего начать? Чуть было только успокоилась, только было все наладилось, достигли какого-то мира, только что завели опять очень трогательные и умилительные разговоры о любви, дружбе, и даже мой «воображаемый собеседник» отошел куда-то в сторону, даже хорошо стало быть друг с другом; и вдруг (Юрий — И.Н.) рассердился на мальчонку за обедом, отколотил его; я, конечно, вспылила, обозвала его идиотом, он меня дурой, и пошло. Ничего страшного, конечно, не произошло, хотя после такого обмена любезностями мы не сказали друг другу ни одного слова, и сейчас он ушел, видимо, до утра. А назавтра начнется все самое привычное, самое знакомое с видом затаенной враждебности, а, по существу, с полнейшим равнодушием и иногда только с желаньем уколоть. Все, как было. А подобное счастье и близость, возникшее с таким трудом после Нового года (не долго же оно продолжалось!), рухнуло. «Воображаемый собеседник» опять появился со своими утешениями.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});